Динозавры
Часто я пишу и воображаю, что мой рассказ будут читать мои дети или племянники. У меня есть еще две сестры, но они в качестве моих преданных читателей почему-то не представляются.
Разница в разрыве поколений. Мои ровесники будут читать и тайно оглядываться на Внутреннего Родителя. Что бы сказала мама о таких вот художествах? О таких выкрутасах?
В нашем поколении есть негласный этикет, что нам к лицу, а что нет. Наши родители, вложившие в наше воспитание душу, принадлежали к определенной эпохе. И мне понятно, когда вместо захватывающего сюжета читателя будет занимать рассуждение: «Как можно быть такой откровенной? Писать об этом? Так обнажаться? Мне неприятно это читать, такое ощущение, что подглядываешь в чужое окно».
Почему рождаются такие мысли? Потому что слишком близко и слишком больно то, о чем мы тогда, в нашей юности, переживали.
Советская мораль предписывала подавлять негативные эмоции. Нужно было верить в светлое будущее, в примат общественного и коллективного над личным, приоритет учебы и рационального мышления над эмоциональной жизнью.
До сих пор помню, как моя классная руководительница наставляла нас перед выпуском:
-Ребята, вы живете во время больших перемен, - (шел 1993 год). - Учитесь! Ваша задача поступить в ВУЗ. Пока будете учиться, пена, что образовалась над взбаламученной водой, осядет, жизнь стабилизируется, вы будете спокойно жить и пользоваться полученными знаниями в профессии.
Уж скоро 30 лет, как я услышала эти слова. Они мне тогда показались значительными и пафосными. Они звучали, как благословение нас, молодежи, на учебу. И, как я теперь понимаю, на пережидание в учебе всех бурных событий. «Вы, ребята, не участвуйте в бурлении жизни. Учитесь пока, может, события там сами без вас разберутся».
Теперь я понимаю, что под «спокойно жить» учительница понимала возвращение ясной, очаровывающей модели мышления советского человека.
А лихие времена с тех пор так и не закончились. Я и мои ровесники – первое поколение, кого не распределяли на рабочие места после окончания университетов, кто не получал квартиры, кто менял адреса, записи в трудовой книжке и в паспортной графе «семейное положение».
Ой, а паспорт-то сколько раз меняли!
Уже и в последний раз вот получили…
Это я сейчас пишу о том, что когда мои ровесники читают о школе, о нашем подростковом периоде, они автоматически применяют родительский подход. Прочитанное словно возвращает их в те былые времена, и они неосознанно оглядываются: «А можно ли об этом говорить? А позволительно ли так открыто писать?»
Думаете, наивная школьница во мне куда-то потерялась? Ничуть не бывало! Я все так же сижу на третьей парте на 2 варианте в среднем ряду. Первая парта среднего ряда выдвинута вперед и стоит вровень с учительским столом, что у окна. Учитель, который обращен в диагональ, как бы ко всему классу одновременно, смотрит именно на «меня» и обращается «только ко мне».
На самом деле, это оптическая иллюзия. Учитель смотрит наискосок вдоль класса. А я – как рад под прицелом учительского ока.
Но я тогда не знаю этого, и мне кажется, что все внимание учителя целиком посвящено мне. И я усердно и старательно обрабатываю это внимание. Запоминаю все тщательно, первой поднимаю руку и отвечаю на одни пятерки.
А в окно светит яркое февральское солнце, которое пригревает рука на моем шерстяном темно-коричневом форменном платьице.
Я слушаю урок, а руку печет-печет-печет… Скоро весна! Товарищи! Скоро весна!
И я, когда пишу о тех временах, становлюсь той самой девочкой. И мне снова не хочется быть бунтарем, писателем и популяризатором науки. Хочется ясно мыслить в категориях можно-нельзя, похвалят-поругают, назовут хорошей-плохой.
Поэтому охота быть удобной, понятно, послушной и образцовой. Не то, чтобы быть как все. Но лучше всех! (С точки зрения родительской морали).
Поэтому так тяжело писать о том времени и представлять своим читателем кого-нибудь из своих тогдашних одноклассников, сокурсников, подруг.
Для того я и возродила дневниковый стиль повествования, к которому регулярно прибегала в те годы, чтобы выплеснуть на бумагу то, о чем нельзя было печалиться в то время, говорить и даже помышлять.
К счастью, все мои дневники тех времен сохранились. Когда-нибудь я начну расшифровывать свои юношеские заметки, и тогда родится еще больше рассказов на тему проблем молодых взрослых.
А пока пишу вот это и вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю, как это – писать? Потоком! Честно, подробно, обо всем!
И бесконечно страшусь суровых оценок ровесников. Пишу для своих детей. Для них все, что было 30 лет назад – треть века – легенда! Практически, как наскальные рисунки пещерных людей. Они тоже слегка непонятные и не всегда приличные, но зато написаны от души и правдиво отражают быт и мировоззрение древнего человека.
Пройдет еще лет двадцать, и я осмыслю годы своей зрелости и отважусь написать рассказы и сорокалетних.
И подростки будущего будут читать эти рассказы и собирать из них мозаику бытия прошлого, как из разрозненных костей динозавра остеологи собирают скелет.
А никто не знает, об этого ли позвоночника вот этот странный позвонок и обломок ребра? Ведь никто не проверит и до конца не поймет реалии давно ушедшей жизни, как будто странный фантастический сюжет об Иван-Царевиче и Сером Волке или сказку о Курочке-Рябе.
Мы с уважением внимаем сказочным преданиям, постигаем символику и смысли историй, но и мысли не допускаем, что все было именно так на самом деле в фактическом плане..
