Сон девственницы
Лена спала глубоким, фантазийным, сюрреалистическим сном. Про такие падения в ирреальность обычной говорят, «забылась».
«Забытье» - да! Самое подходящее слово. Обычно ей снилось два типа тревожных снов. Это поломанная высота или поломанная динамика.
Высота – это значит, Лене по каким-то странным, но в обстоятельствах сна, логичным причинам, оказывалась на пути в высоту или на самой высоте. И вот этот путь или ее место на высоте были поломаны. Например, она поднималась по лестнице, и на самом последнем пролете оказывалось, что он ведет вниз, как спираль Мебиуса, замыкаясь с предыдущим этажом. Она снова пыталась подняться, но до цели опять не хватало одного пролета. Странная лестница умудрялась при движении вверх приводить вниз.
Иногда с лестницей было все в порядке. Только примерно в самом разгаре подъема Лена обнаруживала, что лестница расположена не внутри здания, а снаружи. И, очутившись ровно по середине высотки, Лена чувствовала ужасающее чувство невозможности завершить или прекратить свой путь. Ни вверх, ни вниз двинуться было парализующее опасно и невыполнимо.
Изредка снилось, что Лена уже на высоте, но площадка, на которой он оказалась, не может выдержать ее, и ей почему-то обязательно необходимо спустить, но это тоже невозможно. Или расстояние до ближайшей ступеньки было непреодолимо далеко, или вместо лестницы предлагался трос, канат, а то полет в гамаке.
Не лучше дело обстояло и с динамикой.
У динамики во сне тоже было две разновидности. Разгон кинетики ломался или «до» поездки, или «во время». Это означало, что Лена во сне либо спешила на электричку (поезд, пароход), который отходил по расписанию вот-вот уже, и любые рассуждения здравого смысла опровергали все надежды на шанс успеть к отправлению и тронуться в путь.
Лена во сне отчетливо понимала, что не успевает, но подстегивала себя, внушая простую мысль: «Если я преодолею себя, чуть-чуть еще постараюсь, ускорюсь, то смогу запрыгнуть на подножку в последний момент».
Казалось бы, лучше сразу принять поражение и смириться с тем, что пропустила свою поездку. От этого пришло бы облегчение и покой. И эта мысль всегда приходила к Лене голову после пробуждения. Но во сне Лена никогда не додумывалась сдаться и начинала бежать. Она мчалась так, что сердце выпрыгивало из груди и воздух не умещался в одном вдохе. И чем ближе к ней были желанные двери, тем сильнее, непереносимее и нестерпимее переживала она муку волнения: не успеваю, но надо успеть. И она подгоняла себя на новом витке сверхвозможных физических усилий, в конце концов, действительно оказывалась в движущемся вагоне или на палубе. И сразу вступала в силу вторая разновидность поломанной динамики. Правда, капризное подсознание не всегда проводило Лену через мученичество первой и второй части последовательно, иногда приступая к испытанию сразу со второй серии.
Она заключалась в том, что едва движущийся по расписанию пассажирский состав не мог работать. У железной громадины были причины, чтобы никуда не доехать и никого не довезти. Например, все пространство вагона было заполнено скамьями для сидения, и скопившимся в тамбуре пассажирам просто негде было расположиться. Или у Лены не было денег на билет. Или она очень хотела пописать, выпрыгивала в ночную темноту на полустанок, и поезд трогался без нее. Или почему-то оказывалась голой. Или все пассажиры были голыми.
Детали поломанной динамики менялись от сновидения к сновидению, но суть была одна: вагон или палуба с дефектом, а вся ее жизнь представляет собой сломанный лабиринт, который никуда не ведет. И как бы степень ее переживаний отражала ее старания. А если бы она махнула рукой и подумала в таком роде: «Это не мои проблемы, что вагон испорчен. Я-то тут причем?» Но такой ход мыслей во сне не возникал. По условиям сломанной динамики, Лена должна была невыразимо волноваться, как будто всему миру пыталась доказать, что ей, Лене, образцовой ученице, победительнице олимпиады по математике, старосте класса, далеко не все равно, что ее поезд никуда не едет. Она не может, не готова и не должна мириться с этим. И если уж она ничем, никак и никакими личными усилиями не может сдвинуть неполноценный вагон с места, то хотя бы тревогой выест себя изнутри, чтобы никто, ни один строгий судья и наблюдатель, не смог сделать вывод, что ей, Лене, Леночке Ивановой, все равно, что она не движется с места.
Иногда во сне Лена была и самой лестницей, и площадкой, и вагоном и даже часовой стрелкой.
Например, Я – лестница, которая никуда не поднимает при подъеме. Я чувствую страх подниматься, поэтому опускаю идущего вверх по ступеням.
Я – площадка на самой высоте человеческого успеха, на которой страшно стоять. Я всем своим архитектурным несовершенством показываю, что лучше на меня не становиться, а то упадешь.
Я – часовая стрелка, которая служит тебе, только если ты задыхаешься от натуги. Исключительная усталость и самопреодоление подчиняют меня к себе. Счастливые и расслабленные не успевают вовремя. Само успевание, или успех – это результат невидимой борьбы с собой не на жизнь, а на смерть за каждый секундный интервал.
Я – поезд, непригодный для езды. Я или не вмещаю пассажиров, или стою не в колее, или просто не могу ехать. Я специально собираю в себя тех, кого страшит успех и высота человеческих достижений.
На самом деле, все эти поломанные истории возникало во сне, а наяву Лена всегда все успевала, потому что не могла иначе.
Ее с рождения злило, когда вокруг что-то разворачивалось слишком медленно.
А ее мама, женщина взрывная и несносная, сильно уставала на работе. Поэтому не по годам развитая и любознательная Леночка с раннего детства была отправлена во все доступные в ее школе кружки и секции. Маму буквально раздражало, если Леночка спокойно сидела за столом, рисуя бумажные одежки картонной куколке или расставляя игрушечный домик.
Поэтому Леночка тут же снаряжалась куда-нибудь подальше из дома, и можно было со спокойной совестью заключить, что ребенок «при деле и глаза не мозолит».
К тому, занятость школьницы Лены как нельзя лучше отвечала представлениям Лениной мамы и ее подруг и правильном развитии ребенка.
Так, переходя по расписанию с рисования на мягкую игрушку, с хора на легкую атлетику, переделав уроки в продленке, Лена приучалась быть собранной и последовательной.
И еще ее мама очень сильно выходила из себя, если Лена приносила домой четверки. Когда мамино раздражение усугублялось, начиналась «профилактика».
Примерно два раза в неделю классная руководительница, дама властная и неотступная, звонила Леночкиной маме и, как потом с ненавистью характеризовала мама, «составляла ей вечер». Начиналось все с категоричного заявления классухи, что «Елена совсем перестала учиться, на уроках витает в облаках, взгляд блуждает, ответы у доски посредственные».
После этого шли личные жалобы классной на жизнь, подробное описание симптомов самочувствия кота, единственной ее отрады и смысла жизни. Через сорок минут монолог учительницы заканчивался дополнительным нажимом на нервную систему мамы, чтобы профилактические меры не преминули наступить сразу после телефонного разговора.
И Лене сильно доставалось. Во-первых, потому что она совершенно перестала учиться, витает в облаках и вообще, от котов и то больше пользы, чем от таких вот учениц. А во-вторых, потому что вечер, в который мама могла бы отдыхать и расслабленно нежиться между телевизором и кухонной плитой, был омерзительно испорчен. Время отняли, косвенно дали понять, что она – плохая мать и вообще заставили вернуться от грез самосозерцания к реальным обязанностям материнства.
И Лене доставалось сразу за все. И за дневник, и за испорченный вечер, и за профилактику сразу.
Поэтому Лена училась на одни пятерки. А кто мог выдержать натиск под ударом двойных воспитательный акций? Классная воспитывает маму, чтобы та воспитывала свою дочь. И мама вымещала злость за испорченный вечер и за невозможность соскочить с манипуляций классной, взыскивая за дочери сразу за все.
В десятом классе в школе произошло перепрофилирование. Получилось три класса десятиклассников. Класс для гуманитариев, класс для двоечников и класс для умных детей, он же математический. Туда-то Лена и попала в соответствии со своей блестящей успеваемостью.
Среди Леночкиных новых одноклассников появились новые мальчики. И один из них, Стас Смирнов, нравился ей очень сильно.
Лена подружилась с девочками с той стороны улицы, где жил Стас, чтобы иногда попадаться ему на глаза. Когда это случалось, Стас улыбался, но ни разу не проявил каких-то особенных знаков внимания.
На уроках Лена иногда поворачивалась в сторону Стаса. Тот определенно замечал, что она смотрит на него, но ни разу не подал виду.
Раза два Лена попадала в стихийно сбивающиеся дворовые стаи подростков из своего и параллельных классов, где был и Стас.
Они бы в одной группе, но дальше этого дело не шло, Стас никак не переходил границы молчаливого нейтралитета.
От своей тайной симпатии Лена не страдала и не испытывала дискомфорта. Напротив, иногда ей снились и приятные сны, не только поломанные.
Например, как будто они со Стасом все в той же стае сверстников, но почему-то оказываются близко друг к другу, совсем рядом, невольно касаются, и это было светло и сладко. Даже снилось как-то, что эти касания перестали быть случайными, и стали преднамеренными.
И вот нагрянул он, этот странный сон-забытье.
Сон был глубоким, невероятно реалистичным и представлял собой как бы завершающий этап развития определенных событий.
Снились эти подростковые сходки. Эти касания и эти восхитительно пугающие приятные прострелы внизу живота в ответ на прикосновения Стаса. Оба стремились к как бы случайным, неожиданным ласкам, но внешне делали вид, что ничего не происходит, чтобы не разрушить этикет стаи, где все со всеми, но никто не друг с другом.
А потом как бы случился сонный провал.
И это означало, что с момента последний их касаний словно прошло какое-то время.
И вот наступило странное утро, которое сопровождалось отрезвлением от романтической полудремы. Лена вдруг внезапно поняла, что беременна.
Это произошло, видимо, в их «прошлый раз», после которого они оба испугались возникшей серьезной и глубокой близости, поэтому больше не стремились попасть на сходку и остаться наедине.
И спустя время теперь вот это…
Лена открыла глаза, почувствовав тяжелое бремя оживания ото сна.
Еще никогда в жизни пробуждение не было таким резким.
Безусловно, Лена, как и все, знала, что такое будильник, ненавидела его резкий звонок, вскакивала, как будто ее нечистая сила поднимала из постели, плелась на кухню и в ванную комнату, балансируя между полусном и полуявью.
А это пробуждение было совсем другим! Как будто она совсем не спала, но путешествовала по своей личной жизни, и вдруг резко попала в обыденность их семейной с мамой жизни.
Как будто она не проснулась, а переключилась с одной программы на другую. Жила полноценной жизнью в другом измерении, и совершенно бодрая и энергичная оказалась в своей привычной реальности в момент звонка будильника. Поэтому ее тело словно поднялось с постели, а сознание в полной боевой готовности перешагнуло из одной жизненной ипостаси в другую.
Лена села на постели. Она была взрослая, развитая и ответственная девочка. Беременна – значит, рожать. Рожать – значит, ребенок. Ребенок – значит совсем другой статус, не ученица, а мать. И все это Лена осознавала целостно, одним махом. И факт наличия беременности, и ее физические последствия. И все это не пугало ее и не отвращало от той роли, в которой она оказалась.
Принятие нового статуса прошло легко и безболезненно, точно все ее существо только и ждало момента беременности, чтобы разом соскочить и с поломанной высоты, и динамики.
И не было ни страха, ни сомнений. Только облегчение и мгновенное принятие.
И как только Лена освоилась с новым своим бытием, как и накатил страх, которого не было сначала, но который, вероятно, был логичен и обязан был зародиться в этой ситуации.
Но страх этот носил извращенный, поломанный характер. Это был не страх за судьбу и долю, за новые отношения, болезненные ощущения родов и ответственность преждевременного материнства.
Нет. Это был страх перед мамой. Что будет с мамой, когда ее налаженная жизнь и репутация матери примерной дочери-отличницы вдруг сотрясется новыми фактами?
Как она отреагирует? Будет орать? Таскать за волосы? Бить, чем ни попадя? Стыдить? Грозить, что откажется от нее и сдаст в детдом? Ночи напролет читать нотации, какая Лена неправильная и неблагодарная дочь? За все ее материнские страдания такое вот учудила? Говорить, что ей теперь от стыда за дочь глаз на улице не понять? Потащит на аборт?
«Что бы ни было, выдержу все. Я теперь взрослая женщина», - решила про себя Лена и надавила на дверную ручку кухонной двери, переступая порог новой реальности.
-Мама… - начала было Лена, и вдруг спохватилась, поняла, что многосерийные ночные похождения со Стасом, закончившиеся незапланированной беременностью, были лишь сном.
