Первая любовь
Мы все попадаем в любовь,
как под поезд. Потому что
любовь – это бремя, такое
несчастное.
Э. Радзинский.
Моему замужеству был ровно год, когда я повстречала свою первую любовь. Это был крепкий, сильный, магнетический мужик. Про таких в народе говорят именно мужик, а не мужчина. Он был ведущим специалистом клиники. И я восхищалась им. У него было неизменно хорошее настроение, достаточно денег, и его всегда замечали женщины. Пациенты ему доверяли безоговорочно. Он был удачливым специалистом, и их доверие воздавалось им сторицей. Пациенты выздоравливали, доктор процветал.
Он был старше меня на четверть века.
Он положил на меня глаз сразу, как только я появилась в той клинике. Он не сделал ничего, чтобы понравиться мне лично, но он сделал все, чтобы я сама пришла к нему.
Я не знала тогда, что если женщину гуляют и развлекают в приватной обстановке, то только с целью овладеть ею впоследствии. Я думала, что это так просто, ради красивых глаз. Я вела себя вполне адекватно ситуации, но при этом не рассчитывала делать ничего такого. Дважды наивная. Один раз, когда не знала, что меня сюда пригласили не просто так, и второй раз, когда думала, что не собираюсь сдаваться. Но полученное воспитание взяло вверх, я неожиданно сильно и по-настоящему стала сопротивляться пороку, в общем, он взял меня насильно.
Я была перепугана, шокирована произошедшим, меня оглушили эмоции, и в следующую ночь я уже осознанно пришла к нему, но именно та, первая, ночь перевернула все мое бытие. Я вдруг узнала, какая я женщина, какой должна быть моя дальнейшая жизнь, какой мне нужен мужчина.
До этого дня я была девочкой, безнадежно больной иллюзиями, воспитанной на классической русской литературе, декадентских романсах и маминых запретах.
И за одну ночь я научилась ставить четкие цели. Я вдруг ясно осознала, что до этого момента я лишь играла во взрослость-протест родительскому контролю, в слащавую влюбленность, в запланированный брак. Все мое прошлое существование погрузилось в туман. А вот система ценностей оформилась в скелет-план будущей жизни, прорисовались внятные приоритеты.
Я не знала еще тогда, что это лишь первая пластическая операция по взрослению, где доктор-жизнь безжалостно удаляет иллюзии. Но это первое врачевание было поистине шоковым.
Я поняла за одну ночь, что изменю свою жизнь.
Я знала точно, что мой закомплексованный меланхолик муж и через двадцать пять лет останется салагой, щенком по сравнению с ним. Никогда мужу не набраться ни такой уверенности в себе, ни удачливости, ни стати.
Я поняла за одну ночь, что при первой же возможности, я уйду от мужа. Ни сейчас, когда меня, как будто котенка, уличенного во грешке, выбросили бы на улицу, виноватую, изменившую, не сумевшую нести тяжелое бремя супружеской жизни. А после, когда станут легитимными истинные причины: разница между нами, тотальное несоответствие характеров, темпераментов, динамики жизни.
Я тяжело переживала эту любовь. Это был самый настоящий невроз. Я похудела. Я сшила себе черный гардероб. Я не могла себе простить того, что произошло. Я понимала, что как бы не сложилось в дальнейшем, я изначально хотела этого человека, а он лишь уловил мое желание. И безумно страдала из-за собственного греха чувством вины, но мои страдания отяжеляло то, что я понимала: повторись все, я бы снова поступила также.
Я страдала от некой печати избранности. Я видела вокруг себя, как мои ровесницы жили просто, их не мучили угрызения совести ни перед нелюбимыми, ни перед любимыми мужьями, большинство из них в этом возрасте вообще жило еще в счастливом неведении взросления, сомнений, выбора.
Я страдала от того, что моя любовь была несчастной, нереализованной, неразвившейся. Я готова была принадлежать ему до забвения жизни, до унижения, до растворения и прорастания, способна на любые формы компромисса, лишь бы дать возможность перегореть этой моей любви. Но, увы. Мне было уготовано время в качестве лечебного средства. Мои иллюзии доктор-жизнь вырвала с корнем под наркозом любовного чада так, что я и не почувствовала боли. А саднила рана, раздиралась, жгла несколько последующих лет.
Я страдала, когда мечтала о другом на супружеском ложе. Я страстно желала бы любить мужа, нормально жить с ним, но я не могла. Более того, я испытывала чувство вины перед ним, понимая, как он ничтожен. Я винила себя ни за измену, а за то, что не могла любить его. Ему нужна была бы простая обыкновенная жена, а я была королевой, мучившейся на нем, как на горошине. Я честно пыталась снизойти до его уровня и одновременно быть выше обстоятельств. Ну, извините. Не смогла.
Я страдала от того, что не могла выговориться никому. Вся в черном, с блуждающим взглядом, я пришла на цикл по психиатрии. «У вас все в порядке? Хотите, поговорим после занятия?» - неожиданно предложил преподаватель, известный в городе психолог. Я отказалась. Я не могла говорить на эту тему.
Я страдала, когда добрые люди донесли до родителей о моем романе. Мама жестоко ругала меня, даже била, вменяя в вину мне именно половую распущенность, ей и в голову не приходило, что в дело пошли чувства. А папа не разговаривал со мной месяц. Мне хотелось оправдаться любовью, объяснить, что я просто влипла и ничего не могла с собой поделать, но мне невозможно было говорить на эту тему. Неожиданно папа простил меня и сказал, что брак – это крест, который мы должны нести всю жизнь. Эти его слова являлись доказательством того, что он понял, как глубоко я увязла, одновременно определили характер моего супружества на последующие годы и помогли самой себе обосновать, почему я остаюсь с мужем.
Я домолчалась до такой степени, что научилась говорить сама с собой. Я являлась к себе в виде элегантной дамы в черном, которая свысока относилась к моим проблемам, была уверена в себе и не боялась сказать мне того, что я боялась сказать себе сама. Дама всегда стояла у меня за спиной, но я почему-то хорошо видела ее красивое лицо, наполовину скрытое шляпой. Дама и помогла мне. Я стала писать стихи, в которые выливалось то, что я не могла сказать и в которых я моделировала реальность так, как хотела. Утрировала чувства, доводила мысленно до абсурда то, что в жизни имело весьма посредственную окраску. Дама стала моим прообразом. Впоследствии я слилась с дамой. Я сочинила, какой бы я хотела быть, и превратилась в этот персонаж.
И, наконец, я страдала от того, что воображала себя госпожой Бовари, шолоховской Аксиньей, Анной Карениной, Маргаритой Булгакова и Гете, леди Макбет. Роковой женщиной, которая расточает любовь и сгорает от любви, ломает жизни себе и своим мужчинам и всегда насильственно заканчивает свой путь. Такой неестественный конец также пугал меня своей предначертанностью. Я не сомневалась в этом. Я была уверена, что, раз мне уготовано так страдать, так выворачивать наизнанку чувства, раз я схожу с ума и слышу голос дамы в черном, то и конец моей жизни будет экстраординарным.
Прошло несколько лет. Я вернулась. Я сама соблазнила его. Нет, я не разочаровалась. Я просто выросла из него, как из детских пеленок. Мое чувство стало мало мне, как змеиная шкура - кобре, и я сбросила полинявшую оболочку, явив миру необычайную расцветку. Гадкий утенок оказался лебедем. Вот так. А никто и не знал.
Когда мы встретились, для меня все было почти в первый раз, а он был в конце пути. И я переросла и его, и свое чувство. Я сохранила теплоту воспоминаний. Возможно, сейчас я бы выпила с ним чашку кофе, рассказав ему о своих успехах и тепло польстив ему своим вниманием.
Иногда я думаю, что было бы, не сотвори он со мной такое?
А было бы все то же самое, только он подарил мне красивый роман, сильное чувство и подтолкнул становление меня, как личности, заменив своим авторитетом отца, от которого меня на время отдалил мой неудачник-муж. И предотвратил обыденщину, в которой я сама себе была бы противна.
Мы все убиваем тех, кого любим.
Кто трус – поцелуем,
Кто сильный – ножом.
Но мы все убиваем тех, кого любим…
О. Уайт.
